Ю.Белоградов
Школьные танцы
Наш город освободили от немцев 19 декабря 1941 года, а уже в июле 1942 года мы были дома. Это не совсем тот довоенный дом, но всё-таки некоторые стекла в рамах остались. При въезде в наш Заречный район на большой стене обрушенного дома написано большими буквами «Что ты сделал для победы над врагом?». Второй плакат говорил так: «Ты убил немца?». По городу каждое утро конвоировали на работу пленных немцев. Злость, ненависть была в наших душах. Много раз мы атаковали колонны пленных немцев камнями. Конвой ни разу не остановил нас. Солдаты конвоя хорошо понимали всё это. Мы росли маленькими зверьками без понятия жалости и сострадания.
Однажды охрана пригласила нас всех
посмотреть школу, которую восстанавливают для нас немцы. Там внутри всё
выглядело достойно. Потом нам сказали, что это не те немцы, которые сожгли
школу. Это другие, которые не захотели воевать против Красной Армии. В знак
примирения они подарили нам игрушки из дерева. Конечно, игрушки были мировые.
Стрельба из рогаток и атаки камнями кончились, но ненависть осталась. Мысли
читались просто. Немец это фашист, и наоборот. Были, конечно, исключения.
Как-то в оккупированном еще городе немец остановил мою
двоюродную сестру, краснощекую Люську, и бабушку Софью. Штык ножом открыл
посылку, достал и отдал два красивых яблока. Объяснил, что дома у него двое
таких же «киндеров». Другой случай противоположен. Моя
бабушка Софья, узнав, что перед отступлением немцы собираются поджигать наш
дом, просила их отдать из квартиры хотя бы подушки и перину. Немцы сожгли
четырехэтажный, четырех подъездный кирпичный дом, не позволив ничего взять из барахла. После пожара раскапывали пепелище. Находили ложки,
ножи, другую посуду. Долго пользовались всем этим, другого ничего не было. Мы
научились воровать дома вареную картошку. У отцов воровали папиросы, меняли у
пленных на игрушки, а игрушки несли на базар. В карманах шелестели рубли, дело
процветало, мы быстро выросли.
Фронт находился в двухстах километрах
от города, но город строился. Это была неистребимая вера в победу. Жизнь
возвращалась в город трудно, иногда оригинальным способом. Война войной, а
танцы танцами. Сами собой появились места сбора для танцев под названием
«пятачки». Наш пятачок работал ровно до двенадцати часов ночи. Ровно в двенадцать
гармонист играл гимн Советского Союза. Это считалось окончанием танцев. Мой
товарищ Вадик Кузнецов, будущий кандидат медицинских наук, подергивая ногой в
такт проигрыванию гимна, мелкими порциями выпускал газ. Где он его столько
брал? Талантище, конечно, необыкновенный. Многие пробовали повторить этот
номер. Ничего не получалось. Да вы сами можете догадаться. Если дергать ногой и
надувать живот, чё будет то? На пятачке танцевали танго, фокстрот, вальс,
иногда «солому». «Эх, солома, ты, солома, яровая, мятая…». От пляски «соломы»
пыли много, толку мало.
К сентябрю наша школа готова.
Красотища. Пол в вестибюле мраморный, половые доски в коридорах подогнаны,
кругом краска. Чтобы открыть дверь, надо мыть руки. Сразу все договорились
нигде ничего не рисовать и не писать. При нарушении этого правила – в морду. Думаете, почему школа так быстро договорилась о
порядке? Потому что называлась она «МСШ» – «Мужская средняя школа». Внутренние
порядки строгие, но шли они не от директора, завуча, классного руководителя. Их
не боялись. Вели себя на равных. И, главное, из госпиталей пришли недоучившиеся
фронтовики-дылды. Дылда
Пиотровский ни хрена не видит. Очки минус шестнадцать. Дылда
Аронов поет в школьном хоре и ухаживает за училкой немецкого языка Марьяной и
т.д. Большая часть учителей - мужики. Если точно, их было шестьдесят процентов
от всего состава. Подсчитано мною от безделья. Учили нас и хорошо, и плохо.
Судите сами. Вопрос:
- Почему у нас в городе дороги булыжные, а в Европе асфальтовые?
Ответ:
- Вы знаете, что булыжник – это оружие пролетариата. Чтобы не дать это оружие в руки рабочим, на Западе дороги закатывают асфальтом. У нас это делать незачем. Мы полностью доверяем нашей партии и правительству.
Вот
еще перл. Узнав, что в Гибралтаре можно построить мощную электростанцию,
спросили, почему же не строят. В ответ получили следующее
- В случае забастовки рабочий подойдет к рубильнику и выключит его, оставив большую часть Европы без света.
Зато было другое. Были занятия по
русскому изобразительному искусству. Портрет, живопись, натюрморт, офорт и
прочее. Занятия по искусству вела работник музея. Мы звали ее Хромоножкой. Но
как говорила! Мы рты открывали. Ещё обязательными занятиями были танцы. Учили
нас бальным танцам. Ставили такое условие: экзамен по танцам не сдаешь, значит,
на вечер с приглашением девочек из школы номер восемь не идешь. Мы старались,
как могли. На переменах в коридорах вместо беготни учили танцевальные па. На
вечер то хотелось.
На вечер от нашей МСШ шли мальчики одного возраста, их было чуть больше,
чем приглашенных девочек. Танцы проходили в вестибюле, на мраморном полу. На танцы
мальчики должны были придти в кителях темного цвета, без всяких фокусов. Девочкам
разрешались скромные бальные платья. Жизнь была бедная, и большинство девочек
приходило в школьной форме. Но были исключения. Мы их звали «расфуфыренные».
Наступил такой момент, когда мы все выстроились в длинную очередь, чтобы встретить
приглашенных дам. Дверь открылась. Вошла первая
девочка. Ей навстречу устремлялся первый мальчик в очереди. Он был обязан ей
сказать:
- Мадемуазель, Вы прекрасно выглядите, я провожу Вас в гардероб.
Фраза
эта была одинакова для всех приглашенных и обязательна, иначе в следующий раз….
Все девочки приходили по пригласительным билетам, каждой было оказано небольшое
внимание. Кем это было заведено, не знаю, но с одной стороны выстраивались
девочки, с другой – мы. Распорядитель вечера объявлял
- Вальс! Юноши приглашают дам!
Звучала
музыка. Мы стремительно пересекали вестибюль приглашать девочек. Я по натуре
медлительный, и, как обычно, на приглашение чуть-чуть опаздывал. Мне всегда
доставались расфуфыренные дамы. Большинство юношей выбирало девушек в
обыкновенных школьных платьях. Заканчивался танец, все отходили на свои
исходные позиции до следующего танца. Так начинался период знакомства. После
двух-трех танцев юноши и девушки разбивались на пары. Кавалеры старались
развлечь своих дам. Поддержать беседу, сидеть за
столом, пользоваться столовыми приборами, не вытирать руки потихонечку о
скатерть, - всему этому нас учила наше любимая
Хромоножка, разговаривая с нами об эстетике. Не забудьте, война! А нам об
эстетике. Как держать вилку или нож. Нас вытаскивали из грязи войны. Ну, если
ближе к танцами, то когда ведешь в вальсе свою даму,
покажи ей, что она королева вальса, царица из цариц. И можно идти в актовый
зал. Там сидел на сцене наш физрук. Мы могли заходить в актовый зал, садиться
там, отдыхать, разговаривать, и … целоваться. Да, целоваться. Физрук этого
никогда не запрещал: целование без особого «обнимания». В актовый зал я не
ходил, потому что мне приходилось всегда танцевать с расфуфыренными дамами.
Целование и «обнимание» происходило в другом месте, уже без контроля физрука. В
коридоре перед входом в актовых
зал был такой закуток, по школьному «аппендицит», где можно гасить свет.
Сколько же там перецеловано! Наши дамы сердца через каждый танец требовали
отдыха. Это значит очередное «обнимание» и целование. В результате щеки
розовели, глаза горели, и ныло сердце в ожидании окончания вечера. Почему же
нельзя продолжать это вечно?